«Собеседник» узнал, как, чем и за сколько лечат больных раком после резкого сокращения финансирования онкологии.
Аттракцион щедрости
У москвича Николая Макешина несколько лет назад обнаружили рак предстательной железы. Пенсионер прошел курс лучевой терапии, но через три года болезнь вернулась.
– Повторное облучение невозможно, и сейчас он получает гормоны, которые, по сути, не лечат, а обеспечивают доживание, – рассказывает сын Алексей.
– Но есть альтернатива, способная решить проблему, – брахитерапия.
В начале года отец получил квоту на лечение, однако операцию ему не сделали до сих пор, поскольку процедуру государство профинансировало лишь наполовину. Брахитерапия – современный метод лечения онкологии, когда непосредственно в пораженный орган имплантируются капсулы с радиоактивными источниками. Успешно применяется для лечения локальных раков – груди, шейки матки, предстательной железы. В последнем случае госпитализация занимает не более трех дней, процедура не несет осложнений, как при хирургическом вмешательстве или облучении всего организма. В мире брахитерапия используется уже четверть века.
– В России брахитерапию рака предстательной железы мы начали применять 15 лет назад, – рассказывает глава Объединения брахитерапевтов России, хирург-онколог Павел Свиридов.
– Лечили платно, пока в 2010-м брахитерапию не включили в программу госфинансирования, по спискам ВМП (высокотехнологичной медпомощи). Правда, поначалу эти операции хотели финансировать, как и всю онкологию, по среднему финнормативу, тогда он составлял около 100 тысяч рублей. Но себестоимость этого метода лечения гораздо выше. И тогда в Минздраве проявили редкостную щедрость: пересчитали квоту по себестоимости, повысив тариф почти в пять раз. Благодаря этому новейший метод лечения прижился.
– За прошлый год в России провели 1200 успешных имплантаций только по раку предстательной железы. Это неплохо, хотя реальная потребность в 10 раз выше, – продолжает Свиридов.
– Мы могли бы наращивать объемы, даже несмотря на кризис, тем более что больше не зависим от импорта. Раньше источники радиоактивного йода для имплантации закупались в Германии, а в 2014-м при поддержке Роснано наконец открыли свое производство в Дубне. В общем, все условия... Но в конце года появляется распоряжение Минздрава: тариф на брахитерапию возвращается к среднему нормативу в 234 тысячи. Аттракцион щедрости закончился.
– За эти деньги оперировать невозможно: только радиоактивные источники обходятся в 450–500 тыс. на пациента, – поясняет Свиридов. – В нашем крупнейшем центре в Обнинске мы сделали около 20 операций, используя запасы прошлого года, и встали. Причем квоты нам не уменьшили: мы должны прооперировать свыше 180 пациентов. Но как? Суммировать квоты нельзя, доплачивать люди по закону тоже не могут. Мы запрашивали Минздрав, но получали отписки. Болевой порог В итоге в очереди на операцию только в Обнинске стоят 35 пациентов, включая Николая Макешина. Их обращение к премьеру Медведеву также не дало результатов.
При этом болезнь не ждет: на третьей стадии рака брахитерапия уже не показана. – Помимо безопасности пациентов, встает вопрос рационального расходования госсредств, – считает Павел Свиридов.
– У нас простаивает дорогостоящая аппаратура, стоит завод в Дубне, который строился на госденьги. Сидят без дела уникальные специалисты, в обучение которых государство также вкладывалось. Те же медицинские физики, которых на всю страну 250 человек. Все эти три месяца мы получаем минималку в 10 тысяч рублей. Люди снова начнут уходить в частную медицину. Хотя мы готовы ждать и все еще надеемся, что ситуация разъяснится.
Увы, похоже, в этом году уже «разъяснили» не только брахитерапию, но и онкологию в целом. Бюджет здравоохранения в этом году уменьшился с 462 до 406 млрд руб. Свернули национальную онкопрограмму, в рамках которой развивались инфраструктура и техническое оснащение отрасли. А главное, финансирование онкологии перевели в систему ОМС и спустили на уровень регионов.
– Сокращение федеральных субвенций в онкологии очень ощутимо, отрасль от них крайне зависима, – говорит зам. председателя правления Ассоциации онкологов России Дмитрий Борисов.
– По нашим подсчетам, в половине регионов доля федеральных денег в онкологии составляла 70–80%, кое-где – до 90%. Планируется, что этот недостаток теперь компенсируется системой ОМС. Но тарифы ОМС далеки от реальности. Причем в разных регионах эти тарифы различны в зависимости от возможностей местных бюджетов. Но и в самых обеспеченных субъектах они не покрывают реальных расценок даже на рутинные процедуры, не говоря уже об инновациях. К примеру, как рассказал главный онколог Москвы Анатолий Махсон, на терапию рака гортани региональный тариф ОМС отводит 60 тыс. рублей, тогда как один голосовой протез стоит 40 тысяч. То есть за деньги по госстраховке человеку могут только удалить пораженный орган.
Лекарства по суду
Урезание госфинансирования затронуло и те самые квоты ВМП, к которым относится и брахитерапия. – ВМП – вообще лукавое понятие, характерное для российской системы, – считает Борисов.
– В онкологии практически любое вмешательство относится к ВМП. Ежегодно в стране диагностируется 500 тысяч случаев рака, половина онкобольных нуждаются в квотах ВМП, а их на всю медицину отводится около 600 тысяч. Понятно, что большинство людей этой помощи не получат. Врач оказывается в ситуации административного давления, он может пролечить пациента на треть – а дальше? Многие врачи такого давления не выдерживают. И хотя о забастовках онкологов пока не слышно, но эксперты отмечают тенденцию: специалисты, которых и так не хватает, просто тихо уходят из госмедицины.
– Мы фактически вынуждены выбирать, кого лечить, а смотреть в глаза приходится каждому пациенту, – рассказала бывшая сотрудница одного из региональных онкоцентров.
– Лекарств не хватает, и не только в связи с импортозамещением. По многим пунктам протоколы лечения заменяются менее качественными, устаревшими препаратами. Но и их всем не обеспечивают. Либо я вынуждена отказывать пациенту в рецепте, либо выписывать, заведомо зная, что этого лекарства ни в одной аптеке он не найдет. Я прямо советовала больным добиваться лечения через суд, не все коллеги на это решаются. Моя честность дошла до начальства, и пришлось уволиться. Эксперты отмечают: специалисты, которых и так не хватает, просто тихо уходят из госмедицины Фото: Russian Look Онкобольные действительно все чаще обращаются за помощью в прокуратуру, о таких исках новостные ленты сообщают через день. Причем в 99% случаев пациенты выигрывают такие дела, но, во-первых, не каждый знает о подобной возможности. А во-вторых, не у каждого онкобольного есть время судиться. – Сейчас много говорят о волне суицидов среди онкопациентов, – продолжает онколог из региона.
– Чиновники уверяют, что причина этого – не нехватка обезболивающих. Конечно, боль – не единственный повод. Каково понимать, что теоретически ты мог бы вылечиться, но не можешь себе этого позволить?
– Государство должно честно признать имеющийся ресурс: мол, мы можем лечить лишь треть больных или всех, но по стандартам 1980 года, – считает Дмитрий Борисов.
– Плюс надо включать онкологию в систему добровольного медстрахования. Ясно же, что госденег у нас на это нет. На все здравоохранение выделяется менее 3% ВВП, а для адекватной медпомощи нужно 6–8%. Правда, пациентам все равно не понять, почему спасение их жизней у государства не в приоритете. – Почему есть деньги на оборонку, на Крым, а на лечение людей нет? – возмущается Алексей Макешин. – По телевизору нам забивают мозги всяким мусором про украинцев, американцев, а это все населению неинтересно. Мне интересно, на какие средства теперь везти отца в Европу, где та же брахитерапия обойдется вдвое дороже. Зато к медиамусору скоро, вероятно, прибавится и рекламная кампания Минздрава, которую ведомство намерено провести за «лишние» 55 млн. Имидж медицины от этого вряд ли пойдет на поправку, как и тысячи пациентов, на лечение которых не хватает госсредств цифры В России на конец 2014 года насчитывается свыше 3 млн онкопациентов. Ежегодно около 300 тыс. россиян умирают от онкозаболеваний (330 тыс. за 2014 год, по данным ВОЗ). При этом треть пациентов – в течение года с момента постановки диагноза, что связано не только с проблемами диагностики, но и с недоступностью высокотехнологичного и эффективного лечения. К примеру, по данным пациентских организаций, лишь 20% пациентов с раком молочной железы доступны современные таргетные лекарства, остальные 80% лечат по устаревшим схемам либо не лечат вообще. В последние месяцы, по данным Росздравнадзора, число отказов в предоставлении лекарств онкобольным выросло на 20%.